Хлоп! — растворилась в тумане.
— Спасибо, — сказала Таня, тараща глаза.
Ах, бутерброд был восхитителен! Она и не заметила, как он кончился. Килька — какое богатство! Всю жизнь бы ела. Только не две, а четыре штучки, ровным рядком и на пахучий ржаной… Вот мечта на блюдечке с голубой каемочкой.
— Еще? — спросила Лидка.
— Нет-нет, побегу.
Таня отхлебнула из чашки несладкого чаю и отставила ее в сторону. В животе сделалось тепло.
— Точно?
— Олежек один.
— Десятку тебе одолжить? — спросила Лидка.
Таня испуганно мотнула головой.
— Ты чего? Зачем? У меня есть.
Ложь вышла натуральной, во всяком случае Лидка не попыталась втиснуть купюру в ладонь или сунуть в карман. А может так спросила, для формальности. Хотя Коля у нее (запомнить, не Леша и не Леня) вон какой откормленный.
Как обувалась, как прощалась, как выбиралась из Лидкиных трущоб, Таня совсем не помнила. Минут двадцать где-то шарахалась и куда-то шла. Потом включился свет, и Таня обнаружила себя на Инструментальном проспекте в обнимку с пакетом, и брела она почему-то совсем не в ту сторону. Куртка расстегнута, губа закушена. Все. Приехали.
Она остановилась. Это уже совсем, устало подумалось ей, это уже клиника, Танечка. Ополоумела? Куда тебя несет-то?
Как будто с прекращением ее движения вокруг прорезалась, завертелась повседневная городская жизнь, откуда-то высыпали, рядясь под прохожих, люди, стайка школьников пробежала к стоящему на углу киоску, хорошо б за жвачкой, а не за сигаретами, стукнула дверь, дзонкнул велосипедный звонок, с перекрестка вывернул и, постреливая сизыми выхлопами, прокатил мимо мусоровоз.
Таня выдохнула, покивала и развернулась. Домой, милая, домой.
Ей пришлось буквально уговаривать свое тело, которое вдруг запротестовало, засбоило, объявило о ломоте в пояснице и в плечах. Но если первый шаг был полон борьбы, то второй дался Тане уже значительно легче. Еще, еще, еще. Она почти побежала, выискивая глазами желтый щит автобусной остановки. Ах, вон он, дальше, чуть ли не через квартал! На старт, внимание…
Щавель мялся в пакете, но это было не страшно. Она такой супешник сейчас забацает, что пальчики оближешь! В банке из-под тушенки предусмотрительно оставлен кусок мясного жира как раз для такого случая. И навар даст этот кусок, и вкусом поделится. А если получится с него вытопить два-три мясных волоконца, то воо…
Живот прихватило спазмом, и мысль лопнула. Нога едва не заплелась за ногу. Таня хватанула воздух ртом, согнулась, но тут же выпрямилась, вынырнула, как пловец из-под воды, вверх. Спокойно, спокойно.
Через два судорожных вдоха боль ушла без следа. Даже легкой тени не оставила. Гадай теперь, что так организму не понравилось. Неужели килька? Или гастрит развился от нерегулярного питания? Что ж, посоветуйте, как регулярно питаться, добрые люди, на те крохи, что зубами приходится выгрызать у пенсионного фонда.
Не знаете? Молчите? Прискорбно.
Таня зашагала дальше. Подумала, что надо раздышаться, и сразу за остановкой повернула в проулок. Бог с ним, с автобусом. Одной рукой держала пакет, другой щупала живот сквозь одежду. Хотя что так можно определить? Не болит, зараза. Болело, и не болит. Деревянные дома напирали на узкие тротуары, окна с облупившимися от времени наличниками приглашали заглянуть внутрь — в бязь, в тюль, в скромные комнатки и кухни.
Тетя Зина Олежку, наверное, проведала, ей бы тоже надо щавеля, шевельнулась мысль. Полмесяца уже без пенсии сидит. Таня покачала головой. Куда все валится? Вроде и кредиты берем, а денег нет. Работы нет. За куриными ножками — как в последний бой. И морды у депутатов и в правительстве одна другой шире. То есть, их там, похоже, кормят. Даже так — раскармливают. Ах, если бы на убой!
Она перешла улицу. Может, это не гастрит, а невралгия? — подумалось ей. Ясно же, что все болезни от нервов.
— Эй, красивая! — крикнули ей из проезжающей иномарки.
Таня повернула голову в другую сторону. Куртка на ней, кофта, штаны, но нет, разглядели, что красивая. Лестно? Нисколечки. Историй — миллион. Садись, подвезем. Нам все равно куда. Только к другу сейчас заедем. Ах, у друга — праздник. Как не уважить? Уважим! Посидим пять минут, неудобно совсем, что о нас человек подумает? Ты пей, пей. И закусывай. Видишь, как люди на тебя смотрят? Мужской коллектив!
Глаза блестят похотью. Теснее, ближе. Одна рука — на грудь. Другая — на ногу, рыбкой между ног. Только пикни, шалава!
Где очнешься? Может, на дне реки. Даже милиция предупреждает: не садитесь в автомобиль к незнакомым людям. Без вести пропавших и так хватает. Статистику портите.
Иномарка какое-то время медленно, пофыркивая, ехала рядом. Краем глаза Таня видела улыбающуюся рожу, высунувшуюся в окошко с переднего пассажирского сиденья. Рожа так и хотела, чтобы на нее обратили внимание.
— Ну, девушка!
Капот иномарки сдвинулся вперед, грозя заехать на тротуар. Таня остановилась.
— Что?
Рожа оказалась увенчана пшеничного цвета волосами и тут же треснула в широкой улыбке.
— Девушка, куда вас подвезти?
С заднего сиденья пялились еще две рожи, смуглые и носатые. Сердце коротнуло, боль снова, как самая паскудная тварь, завозилась в боку.
— Никуда! — выдохнула Таня, стараясь не скрючиться, не сложиться тут перед придурками, жаждущими развлечений.
Секунда, другая — и ноги пошли сами. Только, как назло, свернуть было некуда, тянулся и тянулся высокий забор, за которым темнела крытая рубероидом крыша какого-то длинного и угрюмого, без окон здания. Поверх забора вилась колючая проволока. То ли режимная территория, то ли какое-то производство.
— Девушка!
Таня больше не останавливалась, а иномарке пришлось, затормозив, объезжать темную лужу, раскинувшуюся метров на десять посреди проезжей части и окантованную отбитым асфальтом.
— Сука! — успел крикнуть улыбчивый блондин.
Он несколько раз громко хлопнул ладонью по дверце, и Таня от души послала его на три буквы. Забор, слава богу, кончился, мелькнули будка и шлагбаум, за которым, весь в рытвинах, кренился неухоженный двор. Бульдозер с зарывшимся в землю ковшом памятником стоял с краю.
Ковыляем, ковыляем, ковыляем, милая. Автомобиль, понятно, опять нагнал ее, упрямые попались любители подвезти, но Таня уже втиснулась в узкую прореху между забором и жилым домом, где только человеку и возможно было пройти. Вслед ей понеслась ругань. Ругань отдавала подтекстом. Ты… я… в следующий раз… Словом, обещала то, что случилось бы и в том случае, если Таня согласилась сесть в автомобиль.
Какие люди пошли озабоченные, подумала она, пробираясь с пакетом по тропке к выходу на родную улицу мимо ржавого гаража, кустов и досок. Чуть что — отымеем. Кошмар. Нет чтоб накормить.
Таня представила, как в новом контексте звучала бы ругань, и смех прыснул сквозь губы. Знаешь, что мы с тобой сделаем? Мы тебя — накормим! Солянка! Салат! Шашлык! Сама добавки просить будешь! А еще мой брат подъедет. С вермишелью!
Таня захохотала, испугав шаркающего навстречу старичка в клетчатом пальто.
— Простите, — выдавила она и захохотала еще пуще.
Старичок поспешил ретироваться.
В арке через дорогу желтел дом, за которым, как за старшим братом, прятались родные пенаты. Двести метров пройти.
Нет ли там запавших на нее автолюбителей?
Улицу Свиридова, похоже, в городском хозяйстве планировали с большого перепоя. Дома стояли девятиэтажные и шестиэтажные. Девятиэтажки формировали фасад улицы и какую-то протяженность имели понятную нумерацию, в том смысле, что за первым домом шел третий, за третьим — пятый, а по четной стороне, соответственно, четвертый дом тянулся за вторым, а шестой — за четвертым.
Но с одиннадцатого дома все пошло наперекосяк, и втиснувшаяся между типичными корпусами поликлиника получила номер одиннадцать-а. Сдвинутая в глубину шестиэтажка получила номер тринадцать, следующий за ней дом стал семнадцатым, а примкнувшее к нему с тыла здание детского сада семнадцатым-а.
